Текст песни Александр Ерёменко - Иерониму Босху, изобретателю прожектора
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
|
Я смотрю на тебя из настолько глубоких могил, что мой взгляд, прежде чем до тебя добежать, раздвоится. Мы сейчас, как всегда, разыграем комедию в лицах. Тебя не было вовсе, и, значит, я тоже не был. Мы не существовали в неслышной возне хромосом, в этом солнце большом или в белой большой протоплазме. Нас еще до сих пор обвиняют в подобном маразме, в первобытном бульоне карауля с поднятым веслом. Мы сейчас, как всегда, попытаемся снова свести траектории тел. Вот условие первого хода: если высветишь ты близлежащий участок пути, я тебя назову существительным женского рода. Я, конечно, найду в этом хламе, летящем в глаза, надлежащий конфликт, отвечающий заданной схеме. Так, всплывая со дна, треугольник к своей теореме прилипает навечно. Тебя надо еще доказать. Тебя надо увешать каким-то набором морфем (в ослепительной форме осы заблудившийся морфий), чтоб узнали тебя, каждый раз в соответственной форме, обладатели тел. Взгляд вернулся к начальной строфе... Я смотрю на тебя из настолько далеких... Игра продолжается. Ход из меня прорастет, как бойница. Уберите конвой. Мы играем комедию в лицах. Я сидел на горе, нарисованной там, где гора. 2 Я сидел на горе, нарисованной там, где гора. У меня под ногой (когда плюну — на них попаду) шли толпой бегуны в непролазном и синем аду, и, как тонкие вши, шевелились на них номера. У меня за спиной шелестел нарисованный рай, и по краю его, то трубя, то звеня за версту, это ангел проплыл или новенький, чистый трамвай, словно мальчик косой с металлической трубкой во рту. И пустая рука повернет, как антенну, алтарь, и внутри побредет сам с собой совместившийся сын, заблудившийся в мокром и дряблом строенье осин, как развернутый ветром бумажный хоккейный вратарь. Кто сейчас расчленит этот сложный язык и простой, этот сложенный вдвое и втрое, на винт теоремы намотавшийся смысл. Всей длиной, шириной, высотой этот встроенный в ум и устроенный ужас системы. вот болезненный знак: прогрессирует ад. Концентрический холод к тебе подступает кругами. Я смотрю на тебя — загибается взгляд, и кусает свой собственный хвост. И в затылок стучит сапогами. И в орущем табло застревают последние дни. И бегущий олень зафиксирован в мерзлом полене. Выплывая со дна, подо льдом годовое кольцо растолкни — он сойдется опять. И поставит тебя на колени, где трехмерный колодец не стоит плевка, Пифагор по колени в грязи, и секущая плоскость татар. В этом мире косом существует прямой пистолетный удар, но однако и он не прямей, чем прямая кишка. И в пустых небесах небоскреб только небо скребет, так же как волкодав никогда не задавит пустынного волка, и когда в это мясо и рубку (я слово забыл) попадет твой хребет — пропоет твоя глотка. 3 В кустах раздвинут соловей. Над ними вертится звезда. В болоте стиснута вода, как трансформатор силовой. Летит луна над головой, на пустыре горит прожектор и ограничивает сектор, откуда подан угловой. Смотрите также:Все тексты Александр Ерёменко >>> |
|
I look at you from so deep graves
that my view, before I reach you, will split.
Now, as always, we will play comedy in our faces.
You were not at all, and, therefore, I was not either.
We did not exist in an inaudible fuss of chromosomes,
in this large sun or in the large white protoplasm.
We are still accused of such insanity,
in the primeval guard broth with a raised oar.
We will now, as always, try to reduce again
trajectory tel. Here is the condition of the first move:
if you highlight a nearby stretch of path
I'll call you a feminine noun.
Of course, I will find in this rubbish flying in the eyes,
proper conflict that matches the given pattern.
So, floating up from the bottom, a triangle to his theorem
sticks forever. You have yet to prove.
You need to be hung with some set of morphemes
(in the blinding form of a wasp, stray morphine)
so that they recognize you, each time in the appropriate form,
phone owners The look returned to the initial stanza ...
I look at you from so far ... Game
goes on. The move from me will sprout like a loophole.
Remove the convoy. We play comedy in faces.
I sat on a mountain painted where the mountain is.
2
I sat on a mountain painted where the mountain is.
Under my foot (when I spit - I’ll get on them)
there were a crowd of runners in impassable and blue hell,
and like thin lice, numbers moved on them.
A painted paradise rustled behind me
and along its edge, now blowing, then ringing a mile away
is it an angel or a brand new clean tram
like a scythe boy with a metal pipe in his mouth.
And an empty hand will turn like an antenna, an altar,
and inside, the combined son will wander with himself,
lost in the wet and flabby aspen structure,
like a paper hockey goalkeeper deployed in the wind.
Who now dismembers this complex language and simple,
this doubled and triple folded onto a screw theorem
wound sense. Whole length, width, height
this built-in mind and arranged horror system.
here is a painful sign: hell is progressing.
Concentric cold rises to you in circles.
I look at you - my eyes are bent
and bites its own tail. And he knocks on the back of his head with boots.
And the last days are stuck in the screaming scoreboard.
And the running deer is fixed in a frozen log.
Floating from the bottom, under the ice, push the annual ring -
he will converge again. And put you on your knees
where a three-dimensional well is not worth spitting,
Pythagoras kneels in the mud, and the cutting plane of the Tatars.
In this world of oblique, there is a direct pistol strike,
but however, it is not straighter than the rectum.
And in empty skies, a skyscraper only scratches the sky,
just like a wolfhound will never crush a desert wolf,
and when in this meat and chopping (I forgot the word)
your ridge will fall -
your throat will sing.
3
In the bushes the nightingale is spread.
A star revolves over them.
Water is squeezed in the swamp
like a power transformer.
The moon flies overhead
a spotlight burns in a vacant lot
and limits the sector
where is the corner filed from.
