Текст песни Раз-два-три, ветер изменится - Глава 9 отрывок 5
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
|
А я знал, что он любит Рождество, потому что они с семьей всегда уезжали к родителям мамы, в горы, и там было тихо, тихо, очень тихо. Никто не ссорился, никто не орал друг на друга, мама не пряталась на чердаке и не кричала: «Ты больной ублюдок!» - угрожая отцу пистолетом. Домик был маленький, крохотная коробочка, потерянная в узкой расщелине, все рассаживались вокруг стола и ели в гробовой тишине; бабушка стучала ножом о край тарелки и хмурилась, глядя на скелет индейки, оставшийся на середине стола. Они спали с братом в подвале – сыро и холодно – и как-то он проснулся посреди ночи от шороха, думал: крыса. А брат елозил под покрывалом и взвизгивал, как побитый щенок, увидел, что смотрит, зашипел: «Отвернись, гаденыш», - но он все равно продолжал смотреть, и тогда брат стянул одеяло. Я знал, что он любит Рождество; у брата был маленький кривой член, который он сжимал в кулаке и с силой оттягивал в сторону, быстро поглаживая пальцами головку, а он, мой худой мальчик с узкими плечами, сидел на краю своей кровати и слушал, как его брат, зажевывая угол подушки, стонал: «Подойди сюда». Он подошел, и тот похлопал его по шее: «Молодец, молодец, а теперь – возьми в рот. Все так делают». Во рту склизко и солоно, неприятно и не хватает воздуха, а брат давит на затылок и приговаривает: «Хороший мальчик, хороший мальчик» - а ему было шесть или семь? Шесть или семь?... Брату тринадцать, и у него тяжелая рука; он поднимает бедра и хлопает его по щеке: «Давай, быстрее» - и сперма течет по подбородку. И так три года, три года, три года; я знал, что он любит Рождество. А потом ему исполнилось семнадцать, и по всей комнате были разложены разноцветные мигающие огоньки, и елка, стоявшая в центре комнаты, была очень тщательно украшена. Брат сидел рядом, прислонившись к стене, и, закрывая ладонью дыру в животе, повторял: «Ты сгоришь в аду, ты сгоришь в аду, ты сгоришь». Брат не знал, что ад давно, давно, давно был здесь. Ад был внутри него. Он напевал «Сияй, маленькая звездочка» и оборачивал круг за кругом еловые лапки тонкой лентой, которая тянулась из его брата, и ветки проламывались под тяжестью. И это было самое лучшее Рождество, с лучшими подарками, потому что на следующее утро, когда он проснулся и пошел на кухню за куском кекса, он посмотрел на то, что осталось от его семьи. И впервые почувствовал себя свободным. - Теперь никто из вас не будет страдать. Теперь вы можете любить друг друга, - я присаживаюсь рядом с матерью и сжимаю ее чуть теплые пальцы. – Больше не нужно терпеть боль, мама. Больше не нужно. Папа, мама и брат. Они лежали втроем, и он сидел рядом с ними несколько суток, чтобы удостовериться: теперь им не больно. Теперь все будет в порядке. Смотрите также:
Все тексты Раз-два-три, ветер изменится >>> |
|
And I knew that he loves Christmas, because they were always leaving to her mother's parents, in the mountains, and there was quietly, quietly, very quiet. No one quarreled, no one screamed each other, Mom did not hide in the attic and did not scream: "You are a sick bastard!" - Threatening father with a pistol. The house was a small, tiny box lost in a narrow cleft, all seeded around the table and ate in coffin silence; Grandma told a knife about the edge of the plate and frowning, looking at the turkey skeleton, remaining in the middle of the table. They slept with his brother in the basement - damp and cold - and somehow he woke up in the middle of the night from Shorokha, thought: rat. And the brother chipped under the bedspread and screamed like a broken puppy, saw that she was looking, hurt: "Ring, Gadenash," but he still continued to look, and then the brother pulled the blanket.
I knew that he loves Christmas; The brother had a small curve of a member he squeezed in a fist and pulled the head with a force who quickly stroking his head, and he, my thin boy with a narrow shoulder, was sitting on the edge of his bed and listened to his brother, peeling the corner of the pillow, Madded: "Come here." He came up, and he patted him around her neck: "Well done, well done, and now - take in the mouth. Everyone is doing that. " In the mouth of Squilisko and Solono, it is unpleasant and not enough air, and brother puts on the back of the head and senses: "A good boy, a good boy" - did he have six or seven? Six or seven? ... brother thirteen, and he has a heavy hand; He raises his hips and claps his cheek: "Come on, faster" - and the sperm flows through the chin.
And so three years, three years, three years; I knew that he loves Christmas.
And then he was seventeen, and multicolored flashing lights were laid throughout the room, and the Christmas tree, which was standing in the center of the room, was very carefully decorated. The brother was sitting next to, leaning against the wall, and, closing his hand in his stomach, repeated: "You will burn in hell, you will burn in hell, you will burn." The brother did not know that hell for a long time, long ago, was long here.
Hell was inside him.
He fought "Siai, a little asterisk" and wrapped the circle behind the circle of spruce paws with a thin ribbon, which stretched out of his brother, and the branches were broken under the weight. And it was the best Christmas, with the best gifts, because the next morning, when he woke up and went to the kitchen for a piece of cupcake, he looked at what was left of his family.
And for the first time he felt free.
- Now none of you will suffer. Now you can love each other - I sat down next to my mother and squeeze her slightly warm fingers. - no longer need to endure pain, mom. Do not need anymore.
Dad, mom and brother. They lay threesome, and he sat next to them a few days to make sure: now they do not hurt.
Now everything will be fine.
