Текст песни Кудряшева - Как всегда бывает
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
|
Как всегда бывает, когда всё близко, на земле, имеющей форму диска, как всегда, почти что на грани риска, я прошу тебя подписать контракт, чтобы ты отпустил меня в эти круги, где молчат глаза, где теплеют руки, отпусти меня на мои поруки, я вернусь, когда прозвучит антракт. Опусти в эту пору смешную, где я всё брожу по улицам, холодея, от случайных огней и людей балдея, от случайных капель рюкзак промок. Сумма слов, придуманных за октябрь, мне милей всех прочих лишь тем хотя бы, что я помню, как она жгла когтями мой видавший виды грудной комок. В этом доме, где я была недавно, нужно было всё принимать как данность, в каждый праздник - особенно в календарный, не ходить к врачу, зажигать свечу. Все свои обиды, и боль, и совесть приносить в органную полусонность, преклонять в прозрачную невесомость, как лихую голову - палачу. В этом хрупком городе быть тревожной, даже в шутку, кажется мне, не можно, можно лишь бродить, и неосторожно погружаться в чинную кутерьму. Начинать письмо с meine liebe Frau, надевать пальто - никогда не траур, и кому-то принадлежать по праву, даже в общем-то всё равно кому. Каждый вечер гладить шнурки и банты, а по пятницам заходить в Biergarten, брать поллитра - чем мы, мол, не ваганты, ждать любого, кто еще не пришел. Располнеть слегка - но не до уродства, а скорей до внешнего благородства, чтобы каждый знал, что у нас всё просто и почти безвыходно хорошо. Там нельзя, как здесь, чтобы не считая, ни снежинок что на ладонях тают, ни листков что осенью дождь листает, ни погибших клеток - по сто на стих. Каждый день, проведенный в огне, в грязи ли, световых ли лет, беспросветных зим ли, нужно класть подальше и в морозильник, приписав число и срок годности. Этот город, ласковый, как подушка, без сквозных окон, без подвалов душных, он готов принять был чужую душу, обогреть холеным своим огнем. Но она пришла к нему, догнивая, закопченная, грязная, неживая, эту душу высосали трамваи и метро в час пик и заботы днем. Этот город вздохнул над сиротским телом и вздохнул над ним, чтоб душа летела, а она, как стеклышко, запотела, город всплакнул, звякнул в колокола. А в сиротском теле, горячем, цепком, было душ этих в общем вагон с прицепом, потому что здесь, если вышел целым, целым вряд ли доходишь и до угла. Золотится стандартная панорама, за окном извечная надпись "Прагма", к двадцати своим прибавляю справа то, что им по праву принадлежит. В нашем спальном районе любая цифра, появившись, становится частью цикла, как мотор, как гудение мотоцикла, как душа, которая не лежит, но зачем-то плачет навзрыд, прилипнув, как к асфальту липнет обрывок липы, к бесконечному серому монолиту, к городскому мокрому неглиже. Чтобы душу свою подарить тебе, я покупаю новую на е-бэе, может эта будет поголубее, чем моя, испачканная уже. |
|
As always, when everything is close, on a disk-shaped earth, as always, almost on the brink of risk, I ask you to sign a contract so that you let me go into these circles, where eyes are silent, where hands are warm, let me go to mine bail, I'll be back when the intermission sounds.
Put down the funny at this time, where I still wander the streets, getting cold, from random lights and bastard people, from random drops my backpack got wet. The sum of the words invented in October is dearer to me than all the others only because I remember how she burned with her claws my battered chest lump.
In this house, where I was recently, I had to take everything for granted, on every holiday - especially on the calendar, not to go to the doctor, light a candle. To bring all your grievances, pain, and conscience into the half-asleepness of the organ, to bow down into transparent weightlessness, like a dashing head to an executioner.
In this fragile city, it seems to me that it is not possible to be alarming, even in jest, you can only wander and carelessly plunge into a dignified commotion. To start a letter with meine liebe Frau, to put on a coat is never mourning, and to belong to someone by right, even in general, it doesn't matter to whom. Every evening ironing laces and bows, and on Fridays go to Biergarten, take half a liter - than we, they say, are not vagants, wait for anyone who has not come yet. To get a little fat - but not to the point of ugliness, but rather to the outward nobility, so that everyone knows that everything is simple and almost hopelessly good with us.
There it is impossible, as here, not to count, neither snowflakes that melt on the palms, nor leaves that rain leaves in autumn, nor dead cells - a hundred per verse. Every day spent on fire, whether in mud, light years, or hopeless winters, should be put away and in the freezer, attributing the number and expiration date.
This city, gentle as a pillow, without through windows, without stuffy basements, was ready to accept someone else's soul, to warm it with its sleek fire. But she came to him, rotting, sooty, dirty, lifeless, this soul was sucked out by trams and subways at rush hour and worries during the day. This city sighed over the orphan's body and sighed over it, so that the soul flew, and it, like a glass, fogged up, the city wept, tinkled the bells. And in the orphan's body, hot, tenacious, there were these showers in a general carriage with a trailer, because here, if you came out whole, you can hardly reach the corner whole.
The standard panorama is gilded, the eternal inscription "Pragma" outside the window, to my twenty I add on the right that which rightfully belongs to them. In our residential area, any number, having appeared, becomes part of the cycle, like a motor, like the hum of a motorcycle, like a soul that does not lie, but for some reason cries sobbingly, sticking like a piece of linden sticks to the asphalt, to an endless gray monolith, to a city wet negligee.
To give my soul to you, I buy a new one on e-bey, maybe this one will be bluer than mine, already soiled.
