Мне снится Богуш зола,
вижу его хрустальную руку с налипшими парашютиками одуванчика.
Его ангел отправляется за вздутым мячом,
которого относит медленное течение. Ступает в воду, смутное этой стихии.
Открывается сухой плод прошлого дня, полный загадок и наблюдений:
Богуш на пристани, его волосы и рубашка спокойные,
несмотря на береговой ветер, надувает полосатый сак метеостанции;
воздушный шар освещает пейзаж, горит ее адское ядро.
Птицы преследуют голову убитым жеребенка, хватит нам обернуться - и мы
снова видим, как падают их черные тени. Недалеко границу: тихие фургоны
ночью отправляются беленой стеной берега, отвергая полумесяцы маґниевого света.
Богуш выносит нам скамейки, плетеные половики. Гудят котлы над медной рекой Кереш,
поднимая воду на ночь; быстрее вращается колесо мельницы, обременено хлебами.
Я знаю, как может быть там - выше по течению, на чердаке, в трущобах виноградника.
Знаю, как пусто звучат мехи, как блуждающий свет расшатывает рыхлую бревно тела,
как меняются соседи. Когда единственная дорога сюда
сойдет пылью, и что тогда? Обнажится камень, забьют источники? Богуш
показывает могильную плиту посреди сада - священник.
Cад открывает свои филиалы на периферии мира.
Богуш, ты там, где двое, четверо, перекрестившись, садятся во внутреннем дворе
вечера,
образованном его походкой, происками, его глухими восклицаниями.
Ты разводишь огонь в наполненной углем сурдинку, от чего пытаешься уберечься?
От ночных отголосков, напоминающие грохот тел трубопроводами неба?
От перелетов ангелов, знают свое место и время? От линий фронта, неудержимо
затиснюють свое кольцо?
Глаз тайфуна в котором ночуют твои птицы. Ты находишь тайник в Книге,
вино, ты его пьешь, находит успокоение в твоем глотку. А где смятение лозы,
и почему в твоей книге ничего не написано о беспокойстве виноградаря?
И ты, что считаешь себя умелым метеорологом, можешь
отчитать письмена на воздушных змеях, которые пускают репортеры,
командированные на ту сторону? Ты по крайней мере слышишь их хлопанье?
"Главное, говорит Богуш, то уметь застать одну из часов в горячем, когда она,
все еще опрометчиво открыта, проведет нас по коридору всех последующих часов. "
Как правильно прочитать звон ключей, далеко впереди,
клепки кос, ритмы вуду, темные следы на подветренных стенах - от крестов,
связанных с двух палочек?
Что изменяет нас перед большой водой - те несколько вопросов, и их расшатанные паперти,
где мы стоим стайками, передавая из рук в руки хлеб и маслины?
Бессонница открывается здесь пунктуально и торжественно, как новый
ярко освещенный супермаркет, сюда приходят и прицениваются,
цыгане гонят сюда всех своих лошадей,
"Могу ли я переночевать в твоем бессоннице?"
Богуш смотрит на этот посеребренный континент, избегает своей тени,
страдая безнадежной фобией - быть тенью своей тени.
Темные кометы Лилика; простые существительные, вода, пыль, голос, вращающиеся
как стробоскопы, отвергая мутные кочующие блики.
Следы на воде, поезд, которого нам не удалось остановить на этой промежуточной станции,
знаки нашего невидимого письма, еще видно с высоты птичьего полета?
роения семени, свет наших горящих гортани, голоса, высвечиваются
из-под ребер куфическим скорописью,
ярости двигателей, сверкающий суд, несется аэродромом,
горловое пение, которым для нас дублируют послание Фатимской Богородицы?
высоко оборванные желоба, бесконечная путаница следов,
какое-то пятно, то между деревьев, появляется, гаснет,
и снова загорается в другом месте
железнодорожные справочники и станции которые всегда слишком далеко
замерзшие стекла с письменами чьего неравного дыхания?
Ангел, перейдя на другой берег, выкручивает разделение.
Богуш сливает остатки вина в бутыли, опускает колодезную крышку,
и пока он погасит фонарь,
остается немного слов, да и те вряд ли успеешь сказать:
"Пока еще чувствуем друг друга спинами
мы пока еще чувствуем друг друга спинами "
