Текст песни Владимир Набоков - Лилит
0 чел. считают текст песни верным
0 чел. считают текст песни неверным
|
В.Набоков Я умер. Яворы и ставни горячий теребил Эол вдоль пыльной улицы. Я шел, и фавны шли, и в каждом фавне я мнил, что Пана узнаю: "Добро, я, кажется, в раю". От солнца заслонясь, сверкая подмышкой рыжею, в дверях вдруг встала девочка нагая с речною лилией в кудрях, стройна, как женщина, и нежно цвели сосцы -- и вспомнил я весну земного бытия, когда из-за ольхи прибрежной я близко-близко видеть мог, как дочка мельника меньшая шла из воды, вся золотая, с бородкой мокрой между ног. И вот теперь, в том самом фраке, в котором был вчера убит, с усмешкой хищною гуляки я подошел к моей Лилит. Через плечо зеленым глазом она взглянула -- и на мне одежды вспыхнули и разом испепелились. В глубине был греческий диван мохнатый, вино на столике, гранаты, и в вольной росписи стена. Двумя холодными перстами по-детски взяв меня за пламя: "Сюда",-- промолвила она. Без принужденья, без усилья, лишь с медленностью озорной, она раздвинула, как крылья, свои коленки предо мной. И обольстителен и весел был запрокинувшийся лик, и яростным ударом чресел я в незабытую проник. Змея в змее, сосуд в сосуде, к ней пригнанный, я в ней скользил, уже восторг в растущем зуде неописуемый сквозил,-- как вдруг она легко рванулась, отпрянула и, ноги сжав, вуаль какую-то подняв, в нее по бедра завернулась, и, полон сил, на полпути к блаженству, я ни с чем остался и ринулся и зашатался от ветра странного. "Впусти",-- я крикнул, с ужасом заметя, что вновь на улице стою и мерзко блеющие дети глядят на булаву мою. "Впусти",-- и козлоногий, рыжий народ все множился. "Впусти же, иначе я с ума сойду!" Молчала дверь. И перед всеми мучительно я пролил семя и понял вдруг, что я в аду. |
|
V.Nabokov
I died. Sycamores and shutters
hot teasing aeolus
along the dusty street.
I was walking
and the fauns walked, and in every faun
I thought that I would recognize Pan:
"Good, I seem to be in paradise."
Shielding from the sun, sparkling
redhead under the arm, in the doorway
suddenly the girl got up naked
with a river lily in curls,
slender like a woman and tender
the breasts bloomed - and I remembered
the spring of earthly existence,
when because of the coastal alder
I could see close, close
like a younger miller's daughter
came out of the water, all golden,
with a wet beard between the legs.
And now, in the same dress coat,
in which he was killed yesterday,
with a grin of predatory revelers
I went up to my Lilith.
Over the shoulder with a green eye
she looked - and at me
clothes flashed and at once
incinerated.
In depth
there was a hairy Greek sofa,
wine on the table, pomegranates,
and in the free painting the wall.
With two cold fingers
childishly taking me by the flame:
“This way,” she said.
Without compulsion, without effort,
only with a naughty slowness,
she spread like wings,
your knees in front of me.
And seductive and cheerful
there was a thrown back face,
and a furious blow of the loins
I entered the unforgotten.
A snake in a snake, a vessel in a vessel,
fitted to it, I slipped in it,
already delight in the growing itch
indescribable through, -
when suddenly she jerked easily,
recoiled and, squeezing her legs,
lifting a veil,
wrapped myself up to her hips,
and, full of strength, halfway
to bliss, I'm left with nothing
and rushed and staggered
from the strange wind. "Let in" -
I shouted, noticing with horror,
I'm standing on the street again
and vile bleating children
look at my mace.
"Let in" - and goat-footed, red
the people kept multiplying. "Let me in
otherwise I'll go crazy! "
The door was silent. And in front of everyone
painfully I spilled the seed
and suddenly realized that I was in hell.
