И тогда она говорит:
я знаю, чем это закончится,
все завершится тем, что все наконец закончится.
Я буду страдать, ты будешь ловить каждый раз новых мертвецов,
отпуская тех, что попались первыми.
Но я ей говорю:
никто не будет страдать.
Никто и никогда больше не будет страдать.
Зачем тогда существует вся эта поэзия,
зачем в воздухе открываются шлюзы и шахты?
Для чего тогда заполняем пустоту
виршáмы и колядками, для чего строит побег?
Ведь каждый нормальный поэт может остановить своими словами
любое кровотечение.
И тогда она спрашивает:
почему же эти нормальные поэты ведут себя, будто дети
Почему живут, как пришельцы, и умирают, как бандиты?
Почему не останавливают хотя бы то,
что могут остановить?
А я ей говорю: потому что трудно жить с чужими телами,
потому что в святых по языку свои, непонятные планы,
потому что нормальных уже не осталось, а те, что есть, -
воры и шарлатаны.
Заговаривают боль животным и детям,
ловят птичьи перья, что застряло между ветвями,
живут себе, выбирая
между смертью и безработицей.
Поэтому все завершится тем, что все начнется сначала,
западая в горло и ложась на сетчатку,
наполняя нас любовью и забвением,
сразу,
в зачатке.